Автор: Алексей Павперов
Язык не влияет на мышление человека — так звучит основополагающий постулат лингвистики, введённый блестящим учёным Ноамом Хомским. Основы грамматики заложены у нас в генах и одинаковы для всей популяции — если бы марсианин оказался на планете Земля, он бы рассудил, что всё многообразие национальных языков звучит как диалекты одного метаязыка. Хомский доказал свою мысль настолько убедительно, что сейчас она почти не встречает сопротивления в научных кругах, тем более что лингвистическая парадигма, существовавшая до этого, — гипотеза лингвистической относительности Сепира — Уорфа — в глазах современных исследователей выглядит настолько дискредитированной и абсурдной, что даже для частичной её реабилитации нужно обладать поистине недюжинной смелостью. В этом плане израильскому лингвисту Гаю Дойчеру досталось очень непростое наследие, и ему хватает мужества делать собственные выводы о взаимодействии языка и восприятия, с иронией и беспощадной критикой рассматривая предшествующие теории.
В середине 19 века Уильям Юарт Гладстон, эрудит, премьер-министр Британии и страстный почитатель Гомера одним из первых заговорил о возможности различия восприятия у народов с разными языками. Почти религиозное почтение к греческому классику сподвигло его написать восторженный и оттого во многом наивный трехтомник с детальным разбором «Илиады» и «Одиссеи», но одна из его находок оказалась без преувеличений ценным подарком для будущих антропологов и лингвистов — Гомер, как и все греки в целом, использовал крайне скудный и алогичный для современного человека набор цветов. Море и быков он обозначал не иначе как «винноцветными». Овцы, железо и волосы Одиссея окрашивались в фиолетовый цвет. Мёд, испуганные лица людей и палки из оливковых ветвей почему-то становились зелёными. Гомер с большой живописностью описывал великое, бесконечное, звёздное небо, но парадоксальным образом ни разу не упомянул, что оно бывает синим. Точно так же синевы не находили авторы древнеиндийских ведических поэм, как будто бы этого цвета для них просто не существовало.
Гомер с большой живописностью описывал великое, бесконечное, звёздное небо, но парадоксальным образом ни разу не упомянул, что оно бывает синим
Гладстон и многие другие учёные предположили, что древние люди страдали от цветовой слепоты, а наше современное цветовое восприятие развивалось на протяжении нескольких последующих тысячелетий. Что, само собой, не соответствовало действительности: греки различали синеву непрозрачного камня лазурита и наравне с кавказскими народами ценили его выше, чем другие драгоценности. Древние египтяне пользовались синим цветом, потому что смогли вывести соответствующий, труднодоступный по сравнению с белым, чёрным и красным, краситель. На самом деле ущербность греческого цветового словаря диктовалась культурными ограничениями — у них не было синего красителя, этот цвет отсутствовал в словаре наравне со многими другими цветами. Так же и в нашей современной речи не обозначены многие из тонких различий вкуса — блюда обычно определяются просто как сладкие, кислые, солёные или же в сравнении с друг другом.
Следующей влиятельной лингвистической теорией стала гипотеза Сепира — Уорфа, утверждавшая, что языки создают принципиально разные картины мира. Её основной популяризатор Бенджамин Ли Уорф утверждал, что, доподлинно изучив язык индейцев хопи, не нашёл там выражений и грамматических конструкций, которые бы отражали понятие времени. Соответственно, его носители воспринимали действительность исключительно в настоящем моменте, как бы на острие ножа, писал Уорф. В 1983 году лингвист Эккехарт Малотки представил своё собственное исследование языка хопи. На форзаце его книги рядом с тенденциозной цитатой Уорфа про исключение категории времени стояла выдержка из речи одного из его местных информантов: «И тогда, на следующий день, очень рано утром, в час, когда люди поклоняются солнцу, примерно в это время, он снова разбудил девушку».
Дойчер не пытается свергнуть Хомского с лингвистического олимпа, но и не может полностью согласиться с его авторитетной теорией
На самом деле гипотеза Сепира — Уорфа была дискредитирована задолго до Малотки. Понятно, что англичане, которые говорят «it rains», навряд ли воспринимают дождь как-то отлично от русских, которые говорят «идёт дождь», только из-за того, что вода и её движение в английском языке совмещены в одном слове. Огромный массив эмпирических исследований наравне с развитием генетики и психологии доказали несостоятельность взглядов Уорфа, слово за трибуной перехватил блестящий гений Ноама Хомского — его полномасштабное исследование убедило научное сообщество, что природа формирует грамматику языков, а не свойства языка составляют наше восприятие природы.
Дойчер не пытается свергнуть Хомского с лингвистического олимпа, но и не может полностью согласиться с его авторитетной теорией. Он выделяет три направления исследований, которые демонстрируют влияние культурного выбора внутри национальных языков на восприятие мира. Например в языке кууку йимитирр у австралийских аборигенов начисто отсутствует привычное нам представление об эгоцентрических координатах: вместо того чтобы сказать «сделай шаг вперёд», они укажут географическое направление, например, «сделай шаг на север». Подобное пространственное восприятие распространяется на все предметы, которые их окружают. Благодаря тому, что с самого детства аборигены существуют исключительно в географических координатах, у них не остаётся другого выбора, кроме как постоянно ориентироваться на внутренний компас, примечая ориентиры, положение солнца в небе, изменения теней и многие другие факторы. По мере взросления потребность в ориентировании становится неотъемлемой частью мышления аборигена — так культурный выбор задаёт его восприятие действительности.
Другой интересный пример из книги Дойчера связан с носителями русского языка и различением синего и голубого цветов. Мы разделяем эти два цвета, в отличие, например, от англичан, которые вынуждены довольствоваться только словом blue. В одном из экспериментов русских просили указать на картинках с тремя квадратами тот, который отличался от двух других своим цветом. При этом на самом деле изучалась не точность ответов, а скорость реакции респондентов. Выяснилось, что их отклик зависел не только от объективного цветового расстояния между оттенками, но также и от пограничной линии между синим и голубым — уход «неправильного» квадрата в голубой оттенок распознавался легче, чем уход в синий. При этом британцы в том же эксперименте не показывали никакой разницы в распознавании. Когда же русских заставили дополнительно проговаривать заученные последовательности случайных цифр и тем самым загружать языковые области мозга посторонней работой, способность к ускоренному различению голубого сходила на нет.
Почти все его наблюдения, поразительные открытия, шутки и доходчивые примеры из реальной жизни расставлены в нужных местах — самому автору без труда удаётся совмещать научную строгость с лёгкостью повествования
Ещё одно направление, указанное Дойчером, — система родов у существительных, которая присутствует в русском и французском, но отсутствует в английском. Разбираясь в непоследовательности приобщения родовых характеристик к понятиям, автор приводит эксперименты, в результате которых принадлежность к мужскому, женскому или среднему роду влияет на восприятие характеристик самих предметов. В конце своего рассуждения автор в шутливой форме выражает англичанам сочувствие, ведь в ткани перевода на родной язык им не удастся считать гендерные отношения в стихотворении Бодлера «Человек и море» (L’homme et la mer — слова женского и мужского рода соответственно) или в заглавии одного из сборников Пастернака — «Сестра моя — жизнь».
Выясняя взаимоотношения между восприятием и языком, Дойчер проводит увлекательный и более чем подробный анализ наивных допущений пионеров лингвистики, доходит до современности и, оказывая необходимое уважение торжествующей парадигме, выступает с демонстрацией новых исследований, которые в будущем могут значительно изменить наше представление об этой сфере. Почти все его наблюдения, поразительные открытия, шутки и доходчивые примеры из реальной жизни расставлены в нужных местах — самому автору без труда удаётся совмещать научную строгость с лёгкостью повествования. Тщательно выверенный нарратив не оставляет предлогов для того, чтобы бросить книгу на полпути: кажется, что Дойчеру действительно удалось с интересом рассказать о крайне неоднозначной и интригующей области науки, бурные споры вокруг которой не утихают в профессиональном сообществе до сих пор.
